Читать книгу "Я дрался за Украину - Антон Василенко"

Часто приказывали передать сигнал другим связным — или записку, или на словах. Записки переносил в соседние села — то в Малиновку, то в Волкошов, то в Липки. Например, на зиму связные разносили всем боевкам приказы от районного руководства ОУН, чтобы они с весны знали, что к чему, с кем связываться.

А.И. — Приказы шифровались?

Н.Ч. — Хоть верьте, хоть нет — не знаю! Нам их не разрешали смотреть. Что-то перенести из села в село, по-темному — вот это мои задачи. Лекарствами я не занимался, потому что в нашем селе этим ведали две девушки-подпольщицы. Их потом за это посудили на двадцать пять лет, и как забрали — так их и до сегодняшнего дня нет. Схроны я тоже не строил — ими занимались люди постарше, которые знали, как строить. А из меня какой тогда был строитель, из пацана?

А.И. — На засады попадали?

Н.Ч. — Днем мне кагэбисты встречались, но что ж — я легальный был, ничего такого с собой не носил. Чтобы кагэбисты меня останавливали, такого не случалось, Бог миловал. Бывало, они на ночь засады делали, чтобы наших связных поймать. Кто-то из людей увидит, нашим скажет, и ты уже этой дорогой не идешь, обходишь их. Когда я ночами на задания ходил, то тоже Бог миловал — ни разу не попадал.

А.И. — Вам проводили подготовку?

Н.Ч. — Случалось и такое. В лес заходили и обучались — выдавали нам винтовки, немецкие гранаты с ручкой. Обучались стрелять, бросали гранаты.

А.И. — Чем Вы были вооружены?

Н.Ч. — Дали мне обрез из винтовки, но все равно беда — мало патронов. Так мы с младшим братом Василия Довгальца пошли патроны добывать. В село приехал солдат, привез продавать всякое солдатское барахло. И у него на плече такая сумочка, он ходил-ходил по селу, потом снял ее, положил на землю, а сам куда-то отошел. Мы в эту сумочку — а там патроны. Вытащили их, по карманам разложили и ушли.

Как-то раз соседский парень — молодой, с 1931 года, пришел ко мне и говорит: «Покажи мне обрез». Я думаю — что тут такого, знакомый парень. Дал ему обрез. Он взял обрез в руки, смотрит. И тут начальник группы «стрибков» заходит в хату! Парень ему: «Руки вверх!» Тот рукой сразу — за обрез, а другой рукой его по затылку! Парень упал, а тот его пинком поднял, забрал обрез. Спрашивает нас: «Чей обрез?!» Тот парень берет вину на себя, говорит: «Мой». И я отказался, говорю: «Его обрез». Начальник группы хотел его посадить, а я говорю: «Зачем? Парень еще молодой, глупый, из бедной семьи. Посадишь его — разве тебе будет легче?» А этот начальник группы был нам каким-то дальним родственником. Я его уговаривал, уговаривал, он и согласился, не повел парня в тюрьму, не посадил.

В 1949 году, ближе к лету, мы выполняли боевое задание в Ровенском районе. Собрали нас в Шубковском лесу — тридцать три человека из разных боевок. Из Мощон нас взяли двоих — Василий Довгалец и я. Должны были ехать кагэбисты из Тучина, так мы собирались сделать засаду на них.

А.И. — Кто организовал эту засаду?

Н.Ч. — Какой-то командир — не местный, поэтому его имени я не знаю. Помню, что пожилой человек, с черными усами. И было трое роевых командиров. У повстанцев на каждых десять-двенадцать человек приходился один роевой, как в армии сержант. Не знаю почему, но в том бою автоматов мы имели мало — на десять человек два автомата, а у остальных винтовки. Мне для засады дали винтовку.

Ночью собрались в лесу, командир нас разделил на три группы по одиннадцать человек, расставил по точкам в лесу, возле дороги. Залегли и ждем. Утром по дороге идет отряд кагэбистов — едут две подводы, а они рядом идут. Их не так много было — человек двадцать. А мы засели так, что наша засада в виде треугольника — с трех сторон. И когда они зашли между трех групп, то оказались в кольце. Тут нам дают команду — все сразу стали стрелять. Били из трех точек, перекрестный огонь. Кагэбисты сразу попадали, залегли. У них у каждого автомат, стали отстреливаться. Но они же не видели, куда стрелять! Ближе ко мне залегло их несколько человек — так они стреляли, а пули в небо летели! Потому что когда ты приготовился, сидишь в засаде, то хорошо видишь куда стрелять, а если тебя обстреляли и ты падаешь на землю — то что ты сделаешь? И страх приходит к человеку. А я за деревом лежу, стреляю по нему из винтовки, вижу — его убило. А я в него попал или не я — Бог его знает, потому и другие хлопцы туда стреляют.

А.И. — Что Вы чувствовали в бою?

Н.Ч. — Перед боем страх был. Знаете, держишь винтовку, а руки трясутся. Но ты должен ее держать — если тебе оружие дали, то должен выполнять приказ. А когда бой начался, то как-то легче стало — целишься, стреляешь.

Ну, и убили этих кагэбистов, там они и остались — всех положили. Их было несколько офицеров, а остальные солдаты. Сняли с них верхнюю одежду, сапоги, забрали все оружие, забрали подводы да и бросили их в лесу. Где их потом похоронили, я не знаю. У нас пострадавших не было. Но я чувствую — что-то левая нога онемела. Сбросил сапог, смотрю — автоматная пуля сидит в ноге, но неглубоко. Роевой достал нож, выковырял ее, зеленкой намазал, рукав от рубашки отрезал, обмотал мне ногу да и все.

После боя мы опять разошлись, каждая группа пошла в свое место — кто по селам, кто по дальним лесам. На второй день кагэбисты прочесали весь Шубковский лес, но там уже никого не было. Из наших никого не нашли. А после этого еще долго ходили по селам, заходили в хаты, кругом искали — не нашли никого. Через месяц-два нагнали еще больше кагэбистов — начались стычки, убивали повстанцев, находили схроны. В лесах и сейчас стоят кресты там, где хлопцы похоронены.

Василий Довгалец погиб в Матиевке осенью 1949 года. Их сидело в схроне трое — он, «Орел» и «Ворон». Тех двоих я не знал — знаю только, что «Орел» был галичанин. Они пропагандой занимались, а в том схроне печатали листовки. Там было такое неприметное место — хатка маленькая, двое стариков жили. Почти никто не знал, что они там. Продала их девушка, которая обслуживала — обстирывала, еду им готовила. Кагэбист познакомился с ней, и она сказала ему про этот схрон. И приехали кагэбисты, окружили хату, хлопцы отстреливались, а потом сами себя постреляли. Завезли их убитых в Тучин и согнали туда людей — узнавали, кто чей сын. Отец и мать Василия ходили туда, увидели его мертвого и отказались, потому что если скажешь, что твой — завтра в Сибирь вывезут. Пошли домой, мама его из Тучина до Мощон плакала всю дорогу… А их троих на досках распяли как Иисуса Христа и папиросы им в зубы повставляли. И был из Ючина повстанец, вот не вспомню его псевдо, так он переоделся в офицера, нацепил погоны танковой части. Приехал к начальнику милиции, сказал, что есть приказ забрать эти трупы, похоронить. Забрал, и похоронили их в Ючине, всех троих.

В 1949—50 годах придавили нас сильно — кагэбисты ходили по селам, забирали людей на допросы. Как узнают, что такой-то парень в повстанцах, то приходят к его родителям, начинают заставлять, чтобы выдали его. У нас даже песня есть о том, как отец продал сына на Рождество Христово, привел домой засаду. Пришел сын к отцу, поздравил с праздником и говорит:

«Ще хотів спитати